Неточные совпадения
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит к ручке.)Честь имею поздравить. Вы
будете в большом, большом
счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать; очень забавно
будете проводить время.
Лука стоял, помалчивал,
Боялся, не наклали бы
Товарищи в бока.
Оно
быть так и сталося,
Да к
счастию крестьянина
Дорога позагнулася —
Лицо попово строгое
Явилось на бугре…
Пришел дьячок уволенный,
Тощой, как спичка серная,
И лясы распустил,
Что
счастие не в пажитях,
Не в соболях, не в золоте,
Не в дорогих камнях.
«А в чем же?»
— В благодушестве!
Пределы
есть владениям
Господ, вельмож, царей земных,
А мудрого владение —
Весь вертоград Христов!
Коль обогреет солнышко
Да пропущу косушечку,
Так вот и счастлив я! —
«А где возьмешь косушечку?»
— Да вы же дать сулилися…
— Послали в Клин нарочного,
Всю истину доведали, —
Филиппушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама — дай Бог ей
счастие!
За ручку подвела.
Добра
была, умна
была...
Пахом приподнял «
счастие»
И, крякнувши порядочно,
Работнику поднес:
«Ну, веско! а не
будет ли
Носиться с этим
счастиемПод старость тяжело...
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а
выпить хочется:
— Я счастлив! — говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем
счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в том, во-первых,
счастие,
Что в двадцати сражениях
Я
был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
Слышал он в груди своей силы
необъятные,
Услаждали слух его звуки благодатные,
Звуки лучезарные гимна благородного —
Пел он воплощение
счастия народного!..
Потом, статья… раскольники…
Не грешен, не живился я
С раскольников ничем.
По
счастью, нужды не
было:
В моем приходе числится
Живущих в православии
Две трети прихожан.
А
есть такие волости,
Где сплошь почти раскольники,
Так тут как
быть попу?
Смекнули наши странники,
Что даром водку тратили,
Да кстати и ведерочку
Конец. «Ну,
будет с вас!
Эй,
счастие мужицкое!
Дырявое с заплатами,
Горбатое с мозолями,
Проваливай домой...
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно
быть счастливо, от тебя зависит сделать его
счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Софья. Дядюшка! Истинное мое
счастье то, что ты у меня
есть. Я знаю цену…
Г-жа Простакова. Батюшка, вить робенок, может
быть, свое
счастье прорекает: авось-либо сподобит Бог
быть ему и впрямь твоим племянничком.
Стародум. И надобно, чтоб разум его
был не прямой разум, когда он полагает свое
счастье не в том, в чем надобно.
Софья (одна, глядя на часы). Дядюшка скоро должен вытти. (Садясь.) Я его здесь подожду. (Вынимает книжку и прочитав несколько.) Это правда. Как не
быть довольну сердцу, когда спокойна совесть! (Прочитав опять несколько.) Нельзя не любить правил добродетели. Они — способы к
счастью. (Прочитав еще несколько, взглянула и, увидев Стародума, к нему подбегает.)
Скотинин. Рассуди же, какое
счастье Софьюшке
быть за мною. Она дворянка…
Скотинин. Суженого конем не объедешь, душенька! Тебе на свое
счастье грех пенять. Ты
будешь жить со мною припеваючи. Десять тысяч твоего доходу! Эко
счастье привалило; да я столько родясь и не видывал; да я на них всех свиней со бела света выкуплю; да я, слышь ты, то сделаю, что все затрубят: в здешнем-де околотке и житье одним свиньям.
Я влюблен и имею
счастие быть любим.
Софья. Зато и
счастье свое должен он
был доставать трудами.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое
счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны;
есть законы немудрые, которые, ничьего
счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и
есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не
будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения.
К
счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это
был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это
были ассигнации.
К
счастью, покушение
было усмотрено вовремя, и заговор разрешился тем, что самих же заговорщиков лишили на время установленной дачи требухи.
"Он"даст какое-то
счастье!"Он"скажет им:"Я вас разорил и оглушил, а теперь позволю вам
быть счастливыми!"И они выслушают эту речь хладнокровно! они воспользуются его дозволением и
будут счастливы! Позор!!!
Когда мы мним, что
счастию нашему нет пределов, что мудрые законы не про нас писаны, а действию немудрых мы не подлежим, тогда являются на помощь законы средние, которых роль в том и заключается, чтоб напоминать живущим, что несть на земле дыхания, для которого не
было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона.
Последствия этих заблуждений сказались очень скоро. Уже в 1815 году в Глупове
был чувствительный недород, а в следующем году не родилось совсем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись на свое
счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
В ту же ночь в бригадировом доме случился пожар, который, к
счастию, успели потушить в самом начале. Сгорел только архив, в котором временно откармливалась к праздникам свинья. Натурально, возникло подозрение в поджоге, и пало оно не на кого другого, а на Митьку. Узнали, что Митька
напоил на съезжей сторожей и ночью отлучился неведомо куда. Преступника изловили и стали допрашивать с пристрастием, но он, как отъявленный вор и злодей, от всего отпирался.
Кити смотрела на всех такими же отсутствующими глазами, как и Левин. На все обращенные к ней речи она могла отвечать только улыбкой
счастья, которая теперь
была ей так естественна.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она
была прелестна тем новым сиянием
счастия, которое
было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
— Плохо! Безнадежный субъект! — сказал Катавасов. — Ну,
выпьем за его исцеление или пожелаем ему только, чтоб хоть одна сотая его мечтаний сбылась. И это уж
будет такое
счастье, какое не бывало на земле!
Быть женой такого человека, как Кознышев, после своего положения у госпожи Шталь представлялось ей верхом
счастья. Кроме того, она почти
была уверена, что она влюблена в него. И сейчас это должно
было решиться. Ей страшно
было. Страшно
было и то, что он скажет, и то, что он не скажет.
Но она
была всё та же, и вид ея всё так же, физически оживляя, возбуждая и наполняя
счастием его душу, подействовал на него.
Я сделала дурно и потому не хочу
счастия, не хочу развода и
буду страдать позором и разлукой с сыном».
Но хлопоты и беспокойства эти
были для Дарьи Александровны единственно возможным
счастьем.
В нем, очевидно, совершался тот переворот, который должен
был заставить его смотреть на смерть как на удовлетворение его желаний, как на
счастие.
То, что он теперь, искупив пред мужем свою вину, должен
был отказаться от нее и никогда не становиться впредь между ею с ее раскаянием и ее мужем,
было твердо решено в его сердце; но он не мог вырвать из своего сердца сожаления о потере ее любви, не мог стереть в воспоминании те минуты
счастия, которые он знал с ней, которые так мало ценимы им
были тогда и которые во всей своей прелести преследовали его теперь.
— Ну, ведь как хорошо нам вдвоем! Мне, то
есть, — сказал он, подходя к ней и сияя улыбкой
счастья.
— Я не могу не помнить того, что
есть моя жизнь. За минуту этого
счастья…
Однако
счастье его
было так велико, что это признание не нарушило его, а придало ему только новый оттенок. Она простила его; но с тех пор он еще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялся пред нею и еще выше ценил свое незаслуженное
счастье.
— Костя! сведи меня к нему, нам легче
будет вдвоем. Ты только сведи меня, сведи меня, пожалуйста, и уйди, — заговорила она. — Ты пойми, что мне видеть тебя и не видеть его тяжелее гораздо. Там я могу
быть, может
быть, полезна тебе и ему. Пожалуйста, позволь! — умоляла она мужа, как будто
счастье жизни ее зависело от этого.
Во-первых, с этого дня он решил, что не
будет больше надеяться на необыкновенное
счастье, какое ему должна
была дать женитьба, и вследствие этого не
будет так пренебрегать настоящим.
«Неужели это вера? — подумал он, боясь верить своему
счастью. — Боже мой, благодарю Тебя»! — проговорил он, проглатывая поднимавшиеся рыданья и вытирая обеими руками слезы, которыми полны
были его глаза.
Из театра Степан Аркадьич заехал в Охотный ряд, сам выбрал рыбу и спаржу к обеду и в 12 часов
был уже у Дюссо, где ему нужно
было быть у троих, как на его
счастье, стоявших в одной гостинице: у Левина, остановившегося тут и недавно приехавшего из-за границы, у нового своего начальника, только что поступившего на это высшее место и ревизовавшего Москву, и у зятя Каренина, чтобы его непременно привезти обедать.
Любовь к женщине он не только не мог себе представить без брака, но он прежде представлял себе семью, а потом уже ту женщину, которая даст ему семью. Его понятия о женитьбе поэтому не
были похожи на понятия большинства его знакомых, для которых женитьба
была одним из многих общежитейских дел; для Левина это
было главным делом жизни, от которогo зависело всё ее
счастье. И теперь от этого нужно
было отказаться!
Тогда он считал себя несчастливым, но
счастье было впереди; теперь же он чувствовал, что лучшее
счастье было уже назади.
— Очень рад, — сказал он и спросил про жену и про свояченицу. И по странной филиации мыслей, так как в его воображении мысль о свояченице Свияжского связывалась с браком, ему представилось, что никому лучше нельзя рассказать своего
счастья, как жене и свояченице Свияжского, и он очень
был рад ехать к ним.
Событие рождения сына (он
был уверен, что
будет сын), которое ему обещали, но в которое он всё-таки не мог верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным
счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что
будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
И он старался вспомнить ее такою, какою она
была тогда, когда он в первый раз встретил ее тоже на станции, таинственною, прелестной, любящею, ищущею и дающею
счастье, а не жестоко-мстительною, какою она вспоминалась ему в последнюю минуту. Он старался вспоминать лучшие минуты с нею; но эти минуты
были навсегда отравлены. Он помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому ненужного, но неизгладимого раскаяния. Он перестал чувствовать боль зуба, и рыдания искривили его лицо.
С таким выражением на лице она
была еще красивее, чем прежде; но это выражение
было новое; оно
было вне того сияющего
счастьем и раздающего
счастье круга выражений, которые
были уловлены художником на портрете.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец
были бесспорно согласны и счастливы ее
счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его
счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Эта мелочная озабоченность Кити, столь противоположная идеалу Левина возвышенного
счастия первого времени,
было одно из разочарований; и эта милая озабоченность, которой смысла он не понимал, но не мог не любить,
было одно из новых очарований.
Вся душа его
была переполнена воспоминанием о Кити, и в глазах его светилась улыбка торжества и
счастия.